Предсказать будущее невозможно, – конкретности непредсказуемы. Но бывают удивительные совпадения, совершенно необъяснимые (случайные) догадки, я не говорю уж о банальностях, которые предсказываются элементарно, и только совсем уж доверчивыми людьми могут рассматриваться как предсказания.
Б.Н.С
Он снял очки, отложил их на стол рядом с пультом. Устало потёр лицо, с силой сжал виски, пытаясь прогнать боль, а вместе с ней и мысли, которые последние несколько дней сводили его с ума. Боль ослабла, дав короткую передышку, но не ушла окончательно.
Чего ещё ждать немолодому человеку, второй месяц сидящему в почти что километре под землёй? Без солнечного света, вдыхая безвкусный фильтрованный воздух, питаясь набившей оскомину едой, запивая её водой, в которой отчётливо чувствуется привкус металла и какой-то кисловатой дряни… Второй месяц в окружении таких же, как он, людей — немолодых, болезненно щурящихся уже даже на ту пародию на дневной свет, что давали тусклые лампы бункера. И почти неделю в ожидании новостей с поверхности: как только основные линии связи оказались обрезаны неожиданным ударом противника, наступила тишина, изматывающая нервы хуже сводок с фронта.
Он надел очки, привычным взглядом скользнул по пульту: всё было в порядке. Вернее — без изменений. Откинулся на спинку кресла, сжал подлокотник, до хруста в пальцах, и уставился в бетонный потолок. Три месяца назад они стояли под ярким солнцем, светившим с тёмно-синего, высокого неба над базой. Вдали виднелись горы, и город у их подножья. Скрытая среди холмов, окруженная радарными вышками и надежно прикрытая системами ПВО, база выглядела неприступной и мощной, и они улыбались, глядя в небо, предчувствуя скорую, лёгкую и приятную, заставляющую гордиться, победу.
“Умники продолжают утверждать, что война должна быть забыта, уйти на второй план, изжить себя как таковую, — думал он. — Прогресс, мировая экономика и принципы гуманизма… Но эти же умники и идеалисты верят в то, что любой кризис можно предсказать, а предсказав — предотвратить. Им не донесёшь всю наивность такого подхода, пока они сами, вместе с остальными, не увидят в небе над городом вражеские самолёты. И вот тут все их теории рушатся, как карточные домики. Война среди нас никуда не денется ещё очень долго. Ни одна теория о “мире во всём мире” не выживет за те пять секунд, что летит бомба. И поэтому мы начали первыми.”
***
В дверь постучали. Человек за столом ответил, разрешил войти, охрипшим после долгого молчания голосом. Дверь открылась, вошёл посыльный, один из курсантов. Передал конверт, и быстро вышел, коротко отдав честь. Проводив его взглядом, мужчина еле заметно улыбнулся. Сейчас он был даже благодарен за эту краткость, граничащую с наглостью. “Все боятся, трясутся… Грубость – хорошая лазейка от страха, — подумал он, и неожиданно для себя, закончил мысль —…и я боюсь.”.
Он устало выругался, вполголоса, чтобы не услышала охрана у входа. Легко было представлять себя в кольце невежественных, пусть и грозных врагов, которых, впрочем, легко задавить одной левой. Чуть сложнее было рассказывать о том, что это дело — правое, и единственно верное, убеждая даже тех, кто про природе своей противился даже мыслям о насилии. Но они смогли. Развязав эту войну, он, и равные ему, думали, что справятся за неделю, но тут уже их личные ожидания оказались далеки от реальности. Остались только бравурные марши по радио и неизменно бодрые голоса дикторов, продолжавшие восхвалять мощь армии и новейшие технологии, брошенные против врага. Против врага, который, как думали в штабе, даже не успеет понять, что происходит. Против заведомо слабого противника, которому некуда бежать, и нечем ответить. Поначалу казалось, что они были правы, но позже им пришлось на своём опыте узнать, что война, как оказалось, хорошо ломает любые, даже самые крепкие теории мирного времени. Даже та война, которую начинали они сами. Особенно она.
Они оказались не готовы. То, что должно было разгореться, вспыхнуть, и погаснуть в нужное время, обернулось лесным пожаром, который уже не щадил ни своих, ни чужих. Вот только чужим было куда отступать. А за спиной своих осталась страна, теперь уже действительно окруженная врагами, не пожелавшими оставаться в стороне. Никем не ожидаемый союз против агрессора сплотил тех, кто десятилетиями считал друг друга врагами, и породил другие, невозможные в мирное время, альянсы.
***
Сводка оказалось нестандартной: доставленная с одного из немногих уцелевших постов космической связи в горах, она была краткой, и несла только два слова, заставившие его зажмуриться, совсем как в детстве, когда дедушка рассказывал страшные истории. “Вот и конец… — отрешённо подумал он, — вот и закончилась наша “маленькая, победоносная война”. Победоносная, да не для нас…”. Он поднял трубку интеркома из гнезда в пульте, быстро, машинально, перенастроил его, и чётко, твердым и спокойным голосом, удивившим его самого, произнёс:
“Господа, война проиграна. Столица захвачена.”.
Сказал, и тяжело рухнул в кресло. Он был образцовым военным, одним из лучших. Его семьёй была армия и государство, у него не осталось никого, о ком бы он мог переживать и беспокоиться… Так он думал, вглядываясь в тёмно-синее небо над базой, три месяца назад. Сейчас он понял, как ошибался.
Лица друзей, давно забытых знакомых, девушек с соседней улицы — они пробивались сквозь темноту за закрытыми веками. Впервые за много лет он почувствовал себя чересчур живым, слишком чувствующим для этого часа.
В коридоре послышались крики, выстрелы, но он даже не обернулся к двери. Ещё выстрелы — и, более зловещая, тишина.
Не было ни злости, ни отчаяния. Он добросовестно служил своей стране, выполнял то, что от него требуется, не более, и не менее. Быть может, сложись всё иначе, он бы был сейчас совсем в другом месте, быть может, радовался бы тому, что вероломно напавший агрессор получил по заслугам. Но всё случилось именно так. Именно здесь и сейчас, после трёх месяцев бессмысленной войны, приведшей врага на порог столицы. И теперь у него оставался только последний приказ, который он обязан был выполнить. Последний приказ, пришедший в виде кода, сразу после сообщения о том, что столица пала.
Три буквы, две цифры. N-L-D. 4-8.
Негнущимися руками он открыл сейф, вытащил из него металлический цилиндр, повернул крышку на несколько градусов по часовой стрелке. Из противоположной стороны цилиндра показались контакты, складывающиеся в причудливую фигуру. Глубоко, как перед прыжком в воду, вдохнув, сжав зубы от нахлынувшей боли, то ли реальной, то ли кажущейся, он вставил цилиндр в пульт и набрал код. Система издала негромкий звук, экран засветился зелёным.
Ракетный бункер N05, код 3455, подключился к общей сети.
Вот и всё. На схеме зажглось несколько точек, но он, не всматриваясь, вышел из комнаты. Дело было сделано, приказ был выполнен — что будет дальше его уже не интересовало. У него не было привычки обсуждать приказы сверху даже с самим собой, ровно как и сожалеть об их несправедливости. Приказ есть приказ. Он шел по тёмным коридорам, цепляясь взглядом за тела на полу. Кто-то не выдержал сообщения и не справился с собой, как он и предвидел. Конечно, можно было бы не говорить о падении столицы, это бы сберегло рассудок многим, но в этом тоже была его обязанность. Его миссия. Как и отплатить врагу за проигрыш в войне — ничего личного. Приказ есть приказ.
Он шёл к выходу — одному из люков, ведущих к поверхности, машинально отмечая окружающее его положение вещей. Кто-то, горько, как ребёнок, рыдает, кто-то тупо смотрит в стену. Люди расступались перед ним, пропуская его к шахте лифта. Как перед прокажённым. Пусть. Вряд ли кто-то знает о последнем приказе. О том, что последнее слово всё равно за ними.
***
Поднявшись на поверхность, он долго всматривался вдаль. Бункер был хорошо спрятан, и мог бы держаться ещё какое-то время, но теперь, его, скорее всего, вычислят. Но и это уже не важно: скоро все они будут заняты своими проблемами, своим проигрышем, который они приняли за победу. Он задумался, продолжая смотреть на облака у горизонта невидящим взглядом. Задумался — на долю секунды, как тогда, вынимая ключ из сейфа. И, как последняя соломинка, сломавшая спину верблюду, эта доля секунды обрушила всё его спокойствие, всё его кажущееся безразличие. Он не привык обсуждать приказы, и тридцать лет эта привычка ни разу его не подводила. Приказ есть приказ!
Что поменялось сейчас? Почему он не может найти в себе ту радость, которая неизбежно должна появляться, когда ты смог перехитрить врага? Ведь нет лучше чувства, чем победить в уже практически проигранной битве, наказать возгордившегося врага за наивность, в последний момент переиграть его, отомстить за свои проигрыши! Но вместо ожидаемой, грубой и простой, знакомой, яростной радости, по телу расползалась неприятная слабость. И, вместе с ней, страх. Не тот, привычный, накопленный за годы, и не тот, который пришел к нему, когда он узнал и захвате столицы. Другой — чёрный и бездонный, безграничный.
Победа хороша, когда есть кому побеждать. Проигрыш тоже может быть достойным. Но почему он смог поверить, что достойно проиграть войну можно лишь отомстив всему миру? Обманывал ли он себя годами, или только сделав последний шаг, действительно понял, что на самом деле стоит за тем, что он считал справедливым возмездием за проигранную войну?
Он пошатнулся, и метнулся к люку, ведущему к лифту. Попытался его открыть, ломая ногти об металл, но тут странный отблеск заставил его обернуться. Почти у самого горизонта, за дымкой облаков, показалось зарево далёкого взрыва, отражавшееся в небе, распустившееся на горизонте огненным цветком. Он застыл, не в силах пошевелиться, и через несколько секунд увидел, как, чуть дальше от первого взрыва, возник другой.
Преодолев оцепенение, он откинул крышку люка. Мысли путались, быстро сменяя друг друга, словно отыгрываясь за давешнюю отрешённость. “Кто… Кто мог это сделать?” — набатом звучало в голове, когда он бежал обратно к своему кабинету, расшвыривая попадавшихся на пути людей, как картонных. — “Мы бы знали, если кто-то мог… Если бы у кого-то из них была возможность…И зачем?! Столица сдалась, война закончилась, зачем? Или это… мы? Диверсия? Исключено. Про бункеры не знал никто, кроме тех, кто дал команду их построить…”.
А потом, в тот момент, когда он ворвался в кабинет, в ту секунду, когда он метнулся к пульту, пришло осознание. Запущенные по городам врага ракеты были бы сбиты силами противника — ядерное оружие было нужно больше для противовеса, решающего слова, позволяющего диктовать условия… пока не стало слишком поздно. Ещё одна теория развалилась: никто и не собирался запускать эти ракеты.
На экране светилось множество точек, уже три из них были красными. Над четвёртой, жёлтой, светились цифры.
4…
3…
2…
1…
0….
Бункер тряхнуло — не сильно, но ощутимо. Желтая точка стала красной. Теперь желтым светилась точка с номером 5.
Ракетный бункер N05, код 3455, получил команду. Протокол NLD-48 активирован успешно.
Он попытался вырвать из пульта металлический цилиндр, но не смог. Ещё не веря в то, что видел своими глазами, он рухнул на колени перед пультом. На экране сменяли друг друга цифры.
5…
4…
3…
2…
1…
0.
Запрос к архиву, раздел NW-EX/22A. Восточная зона.
Код документа 66501.39.22/31
Отрывок 5-9.
“…В день капитуляции столицы, правительство проигравшей стороны успело отправить последнюю команду на 12 ракетных бункеров, расположенных по всей стране. Протокол NLD-48 запустил детонацию всех ядерных зарядов с интервалом в пять секунд, без пуска ракет, что привело к серии чудовищных по мощности взрывов (предположительная оценка приведена в документах 22/09-21 и 22/08-24), уничтоживших сами бункеры, множество объектов инфраструктуры и, фактически, стёрших с лица земли несколько крупных городов. Войска союзников на территории страны-агрессора также понесли потери, однако, несопоставимые с жертвами среди мирного населения. Правительство, приведшее протокол в исполнение, находилось в одном из ракетных бункеров, в момент, когда протокол был выполнен. Никто из них не выжил. Из 12 бункеров только один не подчинился первой стадии Протокола, чем спас крупный промышленный и научный центр страны, расположенный рядом с бункером №11, а так же несколько миллионов мирных жителей. Война была прекращена, однако большая часть страны стала непригодной для жизни. Войска союзников организовали эвакуацию пострадавших из зон, попавших под ядерные удары…“
Запрос к архиву, раздел NW-EX/22A. Восточная зона.
Код документа 66501.39.22/31.
Отрывок 8-9.
“…По словам выживших из числа военных, об истинном назначении Протокола не знал никто, и даже не подчинившийся приказу командир действовал, исходя лишь из собственных принципов, опасаясь глобального ядерного конфликта. Войска страны-агрессора изначально не сложившие оружие в ответ на заявления о капитуляции Столицы, после Инцидента обьявили о сдаче противнику. Большинство высокопоставленных военных, не имевших отношения к Инциденту, впоследствии покончили с собой.“
Запрос к архиву, раздел NW-EX/22A. Восточная зона.
Код документа 66501.39.22/31.
Отрывок 9-9.
“В результате ядерной катастрофы не имеющей аналогов в истории, большая часть территории страны-агрессора официально признана зоной отчуждения.”.
Конец документа.
***
На площадке бункера-11 сейчас стоит памятник — сам бункер ещё остался, закрытый, запечатанный, гораздо ниже, глубоко под землёй. Единственный уцелевший из “Огненного кольца”, как называли сеть ракетных бункеров в уже несуществующем государстве, он будет стоять ещё много лет, как и город рядом с ним. Город, и несколько десятков километров вокруг, остались, словно оазис в пустыне, практически нетронутыми. И практически безлюдными. Бункер-11 находился неподалёку от границы, и чтобы добраться до него, нет необходимости пробираться через зону отчуждения. Уже сейчас, обзаведясь многочисленными пропусками и разрешениями, сюда приезжают люди. В основном, учёные, иногда — те, кто выжил, чтобы своими глазами посмотреть на место, где катастрофа не случилась.
Только одному человеку разрешено проезжать сюда без специального разрешения. Невысокий, седой мужчина, с тонкими чертами лица, раз в год появляется около пропускного пункта. Он всегда вежлив, доброжелателен, но никогда не улыбается, и не смотрит никому в глаза. Точнее, все вокруг отводят взгляд, стоит им столкнуться с ним взором. Он терпеливо ждёт, когда уляжется суета, неизменно сопровождающая его приезд, мало говорит — всегда негромко, и кратко. Благодарит, садится в машину, которая везёт его несколько километров до площадки бункера, молча смотрит в окно на вымерший пригород. Вежливо, но непреклонно отказывается от сопровождения, и один идёт к бункеру, и памятнику, стоящему неподалёку. Следить за ним считается неприличным, и сопровождающие ждут у машины, отвернувшись. Мужчина всегда останавливается у входа на площадку, словно собираясь с силами, потом делает шаг, подходит к памятнику, что стоит у оголовка бункера. Несколько минут он стоит, слушая тишину и ветер, который дует здесь так же, как и тогда, в тот день, когда он отказался следовать приказу. Каждый раз он приезжает сюда в конце лета, сам не до конца понимая, почему его тянет сюда. И каждый раз, поднимая голову, видит над собой тёмно-синее, высокое небо.
Декабрь 2021 — Январь 2022.